Неточные совпадения
Послала бы
Я
в город братца-сокола:
«Мил братец! шелку, гарусу
Купи — семи цветов,
Да гарнитуру синего!»
Я по углам бы вышила
Москву, царя с царицею,
Да Киев, да Царьград,
А посередке — солнышко,
И эту занавесочку
В окошке бы повесила,
Авось ты загляделся бы,
Меня бы промигал!..
В городе пошли толки, мнения, рассуждения о том, выгодно ли
покупать на вывод крестьян.
— Как только услышал я шум и увидел, что проходят
в городские ворота, я схватил на всякий случай с собой нитку жемчуга, потому что
в городе есть красавицы и дворянки, а коли есть красавицы и дворянки, сказал я себе, то хоть им и есть нечего, а жемчуг все-таки
купят.
— Извините, если я помешал, — начал Павел Петрович, не глядя на нее, — мне хотелось только попросить вас… сегодня, кажется,
в город посылают… велите
купить для меня зеленого чаю.
— Кажется,
в доме этом помещено какое-то училище или прогимназия, — ты узнай, не
купит ли
город его, дешево возьму!
— Да, съездили люди
в самый великолепный
город Европы, нашли там самую пошлую вещь,
купили и — рады. А вот, — он подал Спивак папиросницу, — вот это сделал и подарил мне один чахоточный столяр, женатый, четверо детей.
— Это, например, мошенник какой-нибудь выдумает делать несгораемые домы и возьмется
город построить: нужны деньги, он и пустит
в продажу бумажки, положим, по пятьсот рублей, а толпа олухов и
покупает, да и перепродает друг другу.
— Веревки такой длинной нет, — сонно отозвался староста, — ужо надо
в городе купить…
В юности он приезжал не раз к матери,
в свое имение, проводил время отпуска и уезжал опять, и наконец вышел
в отставку, потом приехал
в город,
купил маленький серенький домик, с тремя окнами на улицу, и свил себе тут вечное гнездо.
И надо было бы тотчас бежать, то есть забывать Веру. Он и исполнил часть своей программы. Поехал
в город кое-что
купить в дорогу. На улице он встретил губернатора. Тот упрекнул его, что давно не видать? Райский отозвался нездоровьем и сказал, что уезжает на днях.
Появившись, она проводила со мною весь тот день, ревизовала мое белье, платье, разъезжала со мной на Кузнецкий и
в город,
покупала мне необходимые вещи, устроивала, одним словом, все мое приданое до последнего сундучка и перочинного ножика; при этом все время шипела на меня, бранила меня, корила меня, экзаменовала меня, представляла мне
в пример других фантастических каких-то мальчиков, ее знакомых и родственников, которые будто бы все были лучше меня, и, право, даже щипала меня, а толкала положительно, даже несколько раз, и больно.
Через предместье Санта-Круц мы воротились
в город. Мои товарищи поехали к какой-то Маргарите
покупать платки и материю из ананасовых волокон, а я домой.
— Шикарный немец, — говорил поживший
в городе и читавший романы извозчик. Он сидел, повернувшись вполуоборот к седоку, то снизу, то сверху перехватывая длинное кнутовище, и, очевидно, щеголял своим образованием, — тройку завел соловых, выедет с своей хозяйкой — так куда годишься! — продолжал он. — Зимой, на Рождестве, елка была
в большом доме, я гостей возил тоже; с еклектрической искрой.
В губернии такой не увидишь! Награбил денег — страсть! Чего ему: вся его власть. Сказывают, хорошее имение
купил.
Весной,
в праздник — это было Вознесение, — после приема больных Старцев отправился
в город, чтобы развлечься немножко и кстати
купить себе кое-что.
Обрадовался я случаю отвлечь его от мыслей темных, и стали мы мечтать с ним, как мы
в другой
город переедем, лошадку свою
купим да тележку.
В трактире «Столичный
город» он уже давно слегка познакомился с одним молодым чиновником и как-то узнал
в трактире же, что этот холостой и весьма достаточный чиновник до страсти любит оружие,
покупает пистолеты, револьверы, кинжалы, развешивает у себя по стенам, показывает знакомым, хвалится, мастер растолковать систему револьвера, как его зарядить, как выстрелить, и проч.
За месяц вперед А.И. Мерзляков был командирован
в город Владивосток
покупать мулов для экспедиции. Важно было приобрести животных некованых, с крепкими копытами. А.И. Мерзлякову поручено было отправить мулов на пароходе
в залив Рында, где и оставить их под присмотром трех стрелков, а самому ехать дальше и устроить на побережье моря питательные базы. Таких баз намечено было пять:
в заливе Джигит,
в бухте Терней, на реках Текаме, Амагу и Кумуху, у мыса Кузнецова.
— Капитан! Пожалуйста, пусти меня
в сопки. Моя совсем не могу
в городе жить: дрова
купи, воду тоже надо
купи, дерево руби — другой люди ругается.
Недавно
купил я
в городе жернова; ну, привез их домой, да как стал их с телеги-то выкладывать, понатужился, знать, что ли,
в череве-то у меня так екнуло, словно оборвалось что… да вот с тех пор все и нездоровится.
Пока Ермолай ходил за «простым» человеком, мне пришло
в голову: не лучше ли мне самому съездить
в Тулу? Во-первых, я, наученный опытом, плохо надеялся на Ермолая; я послал его однажды
в город за покупками, он обещался исполнить все мои поручения
в течение одного дня — и пропадал целую неделю, пропил все деньги и вернулся пеший, — а поехал на беговых дрожках. Во-вторых, у меня был
в Туле барышник знакомый; я мог
купить у него лошадь на место охромевшего коренника.
— Гм! Все равно мальчик. Та к ходи, головой качай. Глаза есть, посмотри не могу, понимай нету. Верно — это люди
в городе живи. Олень искай не надо; кушай хочу —
купи. Один сопка живи не могу — скоро пропади.
— Ешь, брат! — говорит он, — у меня свое, не краденое! Я не то, что другие-прочие; я за все чистыми денежками плачу. Коли своих кур не случится —
покупаю; коли яиц нет —
покупаю! Меня, брат,
в город не вызовут.
Отыскали новое помещение, на Мясницкой. Это красивый дом на углу Фуркасовского переулка. Еще при Петре I принадлежал он Касимовскому царевичу, потом Долгорукову, умершему
в 1734 году
в Березове
в ссылке, затем Черткову, пожертвовавшему свою знаменитую библиотеку
городу, и
в конце концов купчиха Обидина
купила его у князя Гагарина, наследника Чертковых, и сдала его под Кружок.
Продолжением этого сада до Путинковского проезда была
в те времена грязная Сенная площадь, на которую выходил ряд домов от Екатерининской больницы до Малой Дмитровки, а на другом ее конце, рядом со Страстным монастырем, был большой дом С. П. Нарышкиной.
В шестидесятых годах Нарышкина
купила Сенную площадь, рассадила на ней сад и подарила его
городу, который и назвал это место Нарышкинским сквером.
К весне дядья разделились; Яков остался
в городе, Михаил уехал за реку, а дед
купил себе большой интересный дом на Полевой улице, с кабаком
в нижнем каменном этаже, с маленькой уютной комнаткой на чердаке и садом, который опускался
в овраг, густо ощетинившийся голыми прутьями ивняка.
Она, глядя на них, смеется и плачет, и извиняется передо мной за плач и писк; говорит, что это с голоду, что она ждет не дождется, когда вернется муж, который ушел
в город продавать голубику, чтобы
купить хлеба.
Скоро все дело разъяснилось. Петр Васильич набрал у старателей
в кредит золота фунтов восемь да прибавил своего около двух фунтов и хотел продать его за настоящую цену помимо Ястребова. Он давно задумал эту операцию, которая дала бы ему прибыли около двух тысяч. Но
в городе все скупщики отказались
покупать у него все золото, потому что не хотели ссориться с Ястребовым: у них рука руку мыла. Тогда Петр Васильич сунулся к Ермошке.
И то женатые и
в Чите и
в Петровском заводе настроили дома, которые пришлось бросить за бесценок, да и по
городам многие
покупали и строили и потом бросали.
Мать,
в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие
в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их
в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни
в какие хозяйственные дела, ни
в свои, ни
в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе
в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то
в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть
в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из
города или
покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться
в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
— Да тоже главная причина та, что всякий норовит поскорей нажиться. У нас
в городе и сейчас все лавки больной говядиной полнехоньки. Торговец-то не смотрит на то, какой от этого разор будет, а норовит, как бы ему барыша поскорей нажить. Мужик
купит на праздник говядинки, привезет домой, вымоет, помои выплеснет, корова понюхает — и пошла язва косить!
На собственные, на трудовые денежки — наследственного-то мне родители не завещали! —
купил здесь, поблизости, именьице, да и катаюсь взад да вперед: из имения
в город, из
города в именье.
— Ты
в городе остался затем, чтобы
купить булок? — спросил я у него.
От времени до времени требуется сшить девушке-невесте ситцевый сарафан,
купить платок, готовый шугайчик; по возвращении из поездки
в город хочется побаловать ребят калачом или баранками.
В нашем
городе, где он устроился тотчас после крестьянского освобождения, он был лучший портной. Но
город наш — бедный, и обыватели его только починивались, редко прибегая к заказам нового платья. Один исправник неизменно заказывал каждый год новую пару, но и тут исправничиха сама
покупала сукно и весь приклад, призывала Гришку и приказывала кроить при себе.
Как и хозяйственный мужичок, священник на круглый год запасается с осени.
В это время весь его домашний обиход определяется вполне точно. Что успел наготовить и собрать к Покрову — больше этого не будет.
В это же время и покупной запас можно дешевле
купить: и
в городе и по деревням — всего
в изобилии. Упустишь минуту, когда, например, крупа или пшеничная мука на пятак за пуд дешевле, — кайся потом весь год.
— Вон на Петра Матвеева посмотреть любо! — вторит ему попадья, — старшего сына
в запрошлом году женил, другого — по осени женить собирается. Две новых работницы
в доме прибудет. Сам и
в город возок сена свезет, сам и
купит, и продаст — на этом одном сколько выгадает! А мы, словно прикованные, сидим у окошка да ждем барышника: какую он цену назначит — на том и спасибо.
— Да вот хоть
в этом! Я уж все обдумал, и выйдет по-хорошему. На ваше счастье мы встретились: я и
в город-то случайно, по делу, приезжал — безвыходно живу на хуторе и хозяйствую. Я уж год как на льготе. Пару кровных кобыл
купил… свой табунок, виноградничек… Пухляковский виноград у меня очень удался ныне. Да вот увидите. Вы помните моего старого Тебенька, на котором я
в позапрошлом году офицерскую скачку взял? Вы его хотели еще
в своем журнале напечатать…
— Это очень завлекательно, но ведь у меня дело важное. Сейчас я наметил первым делом
в город —
купить бурку, чайник медный и кое-что из съестного…
—
В городе купили, — ввязался мужик, — своя скотина, поди ты, еще с весны передохла; мор. У нас кругом все попадали, все, половины не осталось, хошь взвой.
Она давно знала, что Ченцов любит хорошо поесть, а потому, приехав
в деревню, разыскала их старого повара, которого Петр Григорьич не держал
в городе за то, что тот имел привычку
покупать хорошие, а потому недешевые запасы, и поручила ему стряпать, убедительно прося его постараться и о цене припасов не думать.
Если у меня были деньги, я
покупал сластей, мы пили чай, потом охлаждали самовар холодной водой, чтобы крикливая мать Людмилы не догадалась, что его грели. Иногда к нам приходила бабушка, сидела, плетя кружева или вышивая, рассказывала чудесные сказки, а когда дед уходил
в город, Людмила пробиралась к нам, и мы пировали беззаботно.
— Wery well! Это очень хорошо для вас, что вы сюда приехали: Америка — лучшая страна
в мире, Нью-Йорк — лучший
город в Америке. Ваши милые дети станут здесь когда-нибудь образованными людьми. Я должен только заметить, что полиция не любит, чтобы детей
купали в городских бассейнах.
И вот Варвара и Грушина пошли
в лавочку на самый дальний конец
города и
купили там пачку конвертов, узких, с цветным подбоем, и цветной бумаги. Выбрали и бумагу и конверты такие, каких не осталось больше
в лавке, — предосторожность, придуманная Грушиною для сокрытия подделки. Узкие конверты выбрали для того, чтобы подделанное письмо легко входило
в другое.
В городе довольно поговорили, порядили и посудили о том, что молодые Багровы
купили себе дом и живут сами по себе. Много было преувеличенных и выдуманных рассказов; но Алексей Степаныч угадал: скоро узнали настоящую причину, отчего молодые оставили дом отца; этому, конечно, помог более всего сам Калмык, который хвастался
в своем кругу, что выгнал капризную молодую госпожу, раскрашивая ее при сей верной оказии самыми яркими красками. Итак,
в городе поговорили, порядили, посудили и — успокоились.
Прелестный вид, представившийся глазам его, был общий, губернский, форменный: плохо выкрашенная каланча, с подвижным полицейским солдатом наверху, первая бросилась
в глаза; собор древней постройки виднелся из-за длинного и, разумеется, желтого здания присутственных мест, воздвигнутого
в известном штиле; потом две-три приходские церкви, из которых каждая представляла две-три эпохи архитектуры: древние византийские стены украшались греческим порталом, или готическими окнами, или тем и другим вместе; потом дом губернатора с сенями, украшенными жандармом и двумя-тремя просителями из бородачей; наконец, обывательские дома, совершенно те же, как во всех наших
городах, с чахоточными колоннами, прилепленными к самой стене, с мезонином, не обитаемым зимою от итальянского окна во всю стену, с флигелем, закопченным,
в котором помещается дворня, с конюшней,
в которой хранятся лошади; дома эти, как водится, были куплены вежливыми кавалерами на дамские имена; немного наискось тянулся гостиный двор, белый снаружи, темный внутри, вечно сырой и холодный;
в нем можно было все найти — коленкоры, кисеи, пиконеты, — все, кроме того, что нужно
купить.
— Баушка, Вукол-то Логиныч, сказывал даве Архип, зонтик себе
в городе купил, — начинает Нюша, сладко позевывая. — А знаешь, сколько он за него заплатил?
Дисциплина была железная, свободы никакой, только по воскресеньям отпускали
в город до девяти часов вечера. Опозданий не полагалось. Будние дни были распределены по часам, ученье до упаду, и часто, чистя сапоги
в уборной еще до свету при керосиновой коптилке, вспоминал я свои нары, своего Шлему, который, еще затемно получив от нас пятак и огромный чайник, бежал
в лавочку и трактир,
покупал «на две чаю, на две сахару, на копейку кипятку», и мы наслаждались перед ученьем чаем с черным хлебом.
На днях ты поедешь
в губернский
город, закажи себе побольше хорошего платья, попросторнее,
купи дорогие золотые часы с цепочкой, ну, и прочее…
— Вот что… я было совсем запамятовал… Я чай, на ставни-то потребуется однотесу:
в городе тогда не
купили, так ты сходи без меня на озеро к Кондратию и одолжись у него. Он сказывал, есть у него гвозди-то.
Затем он упрекал ее мужа
в недальновидности: не
покупает домов, которые продаются так выгодно. И теперь уж Юлии казалось, что
в жизни этого старика она — не единственная радость. Когда он принимал больных и потом уехал на практику, она ходила по всем комнатам, не зная, что делать и о чем думать. Она уже отвыкла от родного
города и родного дома; ее не тянуло теперь ни на улицу, ни к знакомым, и при воспоминании о прежних подругах и о девичьей жизни не становилось грустно и не было жаль прошлого.